Родился 26 мая 1925 года в поселке Мезер (близ г. Магдебурга) в Германии в семье немецких антифашистов. Покинул Германию в 1933 году после прихода к власти нацистов. В Москву переезжаетв 1934 году. Гражданство СССР получил в 1936 г.
К 22 июня 1941 г. успел закончить в Москве 9 классов средней школы. В эвакуации в г.Чистополе Татарской АССР закончил среднюю школу.
В декабре 1942 г. через Чистопольский райвоенкомат был вызван в Главное политическое управление РККА в распоряжение 7-го управления, поскольку был сыном известных немецких антифашистов и свободно владел немецким языком. Зачислен в ряды Советской армии приказом по Главполитуправлению ВС 7 января 1943 г. военнослужащим (без указания воинского звания) и откомандирован в распоряжение ПУ Юго-западного фронта. 19 января 1943 г. прибыл в станицу Мешковскую, где находился штаб фронта (окружение Сталинградской группировки Паулюса уже было завершено). В тот же день был зачислен на должность переводчика-корректора 7-го отдела ПУ фронта. Первичное офицерское звание младшего лейтенанта было присвоено в июне 1943 г. приказом Военного Совета фронта.
В составе 7-го отдела ПУ Юго-западного фронта, ставшего потом 3-м Украинским, служил до форсирования войсками фронта реки Днепр (ноябрь 1943 г.). Затем был переведен в Политотдел 46-й армии на должность переводчика 7-го отделения (агитация и пропаганда среди войск и населения противника). В составе ПО 46-й армии прослужил до окончания войны. Принимал участие в освобождении городов: Кривой Рог, Одесса. Затем войска форсировали р. Буг и через Бессарабию вышли к советско-румынской границе. Далее с боями 46-я армия прошла путь через Румынию, Болгарию, Югославию (г. Белград), Венгрию (освобождение Будапешта), Австрию (освобождение Вены) и закончила войну на демаркационной линии на шоссе Прага – Линц встречей с американскими войсками.
По окончании войны 46-я армия через близлежащие страны вернулась в Одессу. После ее расформирования Г.А. Курелла был откомандирован приказом из Москвы в Политуправление Группы советских войск в Германии переводчиком 7-го отдела. В апреле 1947 г. решением ГлавПУ ВС переведен в Советскую Военную администрацию в Германии, в Управление пропаганды (затем Управление информации), где до июля 1949 г. служил в должности старшего референта по работе с немецкой молодежью. Уволился в запас в звании старшего лейтенанта «по собственному желанию».
Имеет награды: орден Отечественной войны II степени, медали: «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены», «За освобождение Белграда», медаль Жукова и другие, орден ГДР «За заслуги перед отечеством, в серебре», медаль имени Артура Беккера — высшая награда Союза свободной немецкой молодежи.
В 1949 году по результатам конкурсных экзаменов поступил на биолого-почвенный факультет МГУ им. М.В.Ломоносова, который и закончил в 1954 г. по специальности «Физиология человека и животных». По материалам дипломной работы «О некоторых особенностях механизма регуляции дыхания» впоследствии были опубликованы две статьи в «Физиологическом журнале». Параллельно с учебой привлекался в качестве переводчика-синхрониста на работу с официальными молодежными делегациями из ГДР, ФРГ, Австрии и во время различных конференций. Был избран руководителем студенческого научного общества, работал в комсомольской организации факультета. С 1954 по 1957 гг. учился в аспирантуре на кафедре биофизики биолого-почвенного факультета МГУ, по окончании аспирантуры в ноябре 1957 г. был принят на кафедру биофизики младшим научным сотрудником. В мае 1962 г. защитил кандидатскую диссертацию на тему «Полиэлектролитные свойства протоплазмы и природа «потенциала покоя». С 1962 г. работал в должности старшего научного сотрудника кафедры биофизики, а с 1977 г. — в должности доцента; в настоящее время работает на полставки старшего научного сотудника на этой же кафедре. Основное направление научной деятельности Г.А. Куреллы — биоэлектрохимия клетки. Им опубликованы более 130 работ в ведущих российских и иностранных журналах, а также главы в учебниках по биофизике и учебных пособиях по цитологии. Был председателем секций на Международном Биофизическом конгрессе в Москве и Ботаническом конгрессе в Ленинграде. Подготовил много дипломников и 18 аспирантов. Читал лекции по основам биоэлектрических явлений в Институте усовершенствования врачей. Читал курсы лекций по биофизике в Берлинском университете им. Гумбольта и на Кубе в Гаванском университете, многократно приглашался в качестве синхронного переводчика научных докладов на различных конференциях, симпозиумах, конгрессах.Перевел с немецкого языка оба издания (2-е и 6-е) ставшего стандартным учебника «Общая микробиология» Шлегеля.
В настоящее время является членом Президиума Совета Московского общества испытателей природы. С 1998 г. работает внештатным сотрудником немецкой редакции радиостанции «Голос России» по научно-технической тематике.
Имеет жену, двух дочерей, внука, двух внучек и правнучку.
Из военных воспоминаний Г.А. Куреллы:
«Через Чистопольский райвоенкомат я был вызван персонально ( а по возрасту существенно досрочно) в Главное Политическое Управление РККА, в распоряжение его 7-го Управления. Из Чистополя отбыл 25 декабря 1942 года. До Казани шли трое суток пешком: иного транспорта не было. В Москву поездом прибыл на рассвете 1 января 1943 года, был зачислен в ряды Советской армии приказом по ГлавПУ от 7 января «военнослужащим» и откомандирован в распоряжение Политуправления Юго-Западного фронта. На место мы, с двумя товарищами, добрались 19 января с приключениями — поездами и попутным транспортом. Политуправление фронта стояло тогда в станице Мешковской (западнее реки Дон). Сталинградская группировка вермахта уже была окончательно окружена. В тот же день, вернее в ту же ночь я был привлечен к работе и зачислен на должность переводчика-корректора 7-го отдела ПУ фронта. Только в июне приказом Военного Совета фронта мне было присвоено офицерское звание младшего лейтенанта; тем самым был определен мой «статус».
В составе 7-го отдела ПУ Юго-Западного фронта, ставшего потом 3-м Украинским, занимался службой «спецпропаганды» до осени 1943 года.
Нагрузка была большая. Выспаться хоть бы раз так и не удалось до конца войны. Обычно раза два в неделю приходилось работать без сна по двое суток. Ведь эффективность этой вполне боевой работы зависит от ситуации, времени, часто от случая. Она, как и всякое другое воздействие на противника (артобстрел, бомбежка, разведка боем и т.д.) является результатом коллективного труда, в данном случае, преимущественно, интеллектуального. Личный вклад того или иного спецпропагандиста в успех или неудачу выявить чрезвычайно трудно…
Я научился почти всем видам деятельности: писать действенные листовки и собирать для этого соответствующий материал — на локальные, общие и сиюминутные оперативные темы — и сразу на немецком, корректировать набор листовок, участвовать в организации их распространения любым способом, позволяющим их своевременно донести до адресата. Писал тексты, иногда сам их читал по микрофону через громкоговорящие установки. В острых ситуациях приходилось и экспромптом обращаться к противнику. Для этого имелась фронтовая «МГУ» — «Мощная громкоговорящая установка», смонтированная на спецмашине с генератором электроэнергии от двигателя машины, мощными усилителями и пятью рупорами (тремя высокочастотными и двумя низкочастотными: это улучшало разборчивость речи). Суммарная мощность громкоговорителей достигала 500 Ватт. В армейском отделении у нас была также «ОГУ» — «Окопная громкоговорящая установка», (90 кг, с аккумуляторами!), которую мы тащили до передовой, чаще на позицию боевого охранения, сами втроем, как правило, в темноте, ползком, на себе. Рупор же выносили поближе к «их» переднему краю — в «нейтралку», и там направленно поднимали еще повыше. После вещания, когда месторасположение громкоговорителя мог определить любой «их сачок», эту важнейшую деталь «ОГУ» надо было взять и притащить обратно вместе с проводами длиной от 250 до 500 метров, которые нужно было снова наматывать на катушку. Пренеприятнейшее занятие! Мощность «ОГУ» достигала 25–90 Ватт. Зато вещать можно было «с комфортом» — из «хорошо оборудованного укрытия» — стрелковой ячейки, которую накрывали плащ-палаткой, чтобы можно было зажечь фонарик и посветить — с целью прочесть текст или поставить иголку на пластинку… Ведь у нас был обычный патефон, заводимый от руки. «МГУ» же невозможно было поставить в укрытие. Это — фургон типа московского хлебовоза, на котором сверху смонтированы те три высокочастотных рупора, а всю заднюю стенку занимали два огромных встроенных низкочастотных . Она должна была ставиться лучше всего на бугре, чтобы далеко было слышно.
Мне впервые пришлось вещать на Днепре через «МГУ» — на город Днепродзержинск в то время, как наши части захватывали плацдарм у поселка Аулы, чуть выше по течению Днепра. Нас было четко слышно благодаря отражению звука от поверхности воды Днепра во всем городе, как нам потом подтвердили жители и пленные (за 12 км!). Во время вещания нас, по-видимому, нащупали немецкие звукометрические станции: по нам били из весьма крупнокалиберных дальнобойных орудий. Но не попадали, так как наш опытный командир «МГУ» поставил рупоры вместе с машиной так, что мы работали как бы на отражение от опушки леска (по касательной), и снаряды посыпались на этот лесок — метров 500 от нас.
В то время дикторами на «МГУ» часто работали пленные немцы — представители Комитета «Свободная Германия» и «Союза немецких офицеров». Мне пришлось тоже работать диктором, так как у меня единственного в отделе не было русского акцента, да и был я самый молодой.
Чтобы делать действенные листовки и сочинять передачи для «МГУ», надо почти ежедневно беседовать с «интересными» пленными — интересными для нашей работы, а не для, скажем, войсковой разведки. Поэтому это была беседа, а не допрос. Протоколов, которые должен подписать допрашиваемый, мы, конечно, не вели. Надо было быстро разобраться, что за человек этот собеседник. Что он может интересного нам рассказать — о настроениях среди солдат, об их офицерах, о снабжении, о том, что пишут из дома. Собирали анекдоты, циркулирующие у них. Если это был перебежчик или он «случайно» попал в плен и утверждал, что всегда был против этой войны, то спрашивали, есть ли единомышленники в части. Со временем стали засылать таких пленных обратно в группировки, находящиеся в окружении, — «за товарищами». В тыл к немцам ходили, иногда надолго, представители Комитета «Свободная Германия» и «Союза немецких офицеров». Они разбрасывали листовки или оставляли их в посещаемых местах и, вообще, любыми способами вели агитацию среди войск противника. Это были не обязательно немцы. Против нас под Сталинградом стояла 8-я итальянская армия, которая целыми ротами сдавалась в плен и с которыми работали итальянские коммунисты, в их числе был Пальмиро Тольятти. Знатоки румынского языка также работали с нами и под Сталинградом, где была разбита целая румынская армия, и на Днестре, и позже, когда мы проходили Румынию.
В сентябре 1944 года, когда наша 46-я армия вошла в Болгарию, мы подбирали себе уже знатоков греческого современного языка. К сожалению, они не понадобились. В Ялте, на совещании с Рузвельтом и Черчилем было договорено, что Советская Армия в Грецию не вступит. На этом настоял Черчиль.
С нашей службой сотрудничали и немецкие писатели-антифашисты, и деятели рабочего движения: Ульбрихт, писатели Вольф и Бредель — под Сталинградом, мой отец — под Великими Луками (несколько раз он выезжал на фронтовые спецоперации; с первых дней войны был внештатным сотрудником 7-го Управления ГлавПУ ВС), сотрудничали также представители нацкомитета «Свободная Германия», артисты-антифашисты и др. «Свежие» пленные, а также итальянские, польские, венгерские, румынские, испанские и др. антифашисты сыграли большую роль в нашей работе. Они писали обращения для «МГУ» и листовки со знанием диалектов, солдатского жаргона, быта так, что было понятно, что это не «русские комиссары» выступают, а — «свои».
Мы же для своих «верхов» регулярно составляли обзоры трофейных газет — центральных и местных, благо в вермахте дивизии формировались зачастую по территориальному принципу (чтобы лучше понимали друг друга). Ведь немецкие диалекты отличаются так сильно друг от друга, что иногда баварец не поймет восточного фриза, а шваб — мекленбуржца! Соответственно, в ту или иную дивизию присылали местные газеты. У нас иногда собирались их полные подшивки как местных, так и официальных, общегерманских издательств. Важнейший социально-политический материал мы получали при чтении попавших к нам в руки писем из сбитых над Сталинградским котлом или Корсун-Шевченковским котлом немецких самолетов. Попадались подробные дневники офицеров-резервистов, учителей и др.
В начале войны, когда 7-е Управление и его подразделения только начинали свою работу, их деятельность, естественно, была мало эффективной. Имеется в виду 1941 год, да и 1942 год. Тогда наша армия в основном отступала (кроме битвы за Москву); со стороны противника в бои вступали обстрелянные, опытные части, окрыленные легкими победами, одержанными в ходе польской компании, а затем в 1940 году победами в западной Европе — над Данией, Норвегией, странами Бенилюкса, Францией, разгромом английских войск под Дюнкерком… Убедить кого-то перебежать, чтобы «спасти свою жизнь» или потому, что «война будет ими все равно проиграна», — было очень трудно. Первые перебежчики (их фамилии были нам всем известны) переходили по убеждению и заранее готовились к этому. Однако, переходить, догоняя отступающие советские части, или в пробивающуюся из окружения группу советских солдат было очень рискованно и для них. Их агитировать не надо было, они переходили при первом удобном случае. Других же просто не было.
Уже после битвы за Москву появились первые положительные результаты и первые наши убедительные, составленные со знанием дела, листовки. Настоящая плодотворная работа началась во время ликвидации сталинградской группировки и после этого. К тому времени удалось укрепить кадрами фронтовые и армейские отделы и отделения. Не случайно к этому времени удалось организовать национальный комитет «Свободная Германия», а потом и «Союз немецких офицеров» — в основном из тех, кто попал в плен или перешел на нашу сторону после Сталинградской битвы. В окружение попало более 300 тысяч, а в плен (часто в весьма плачевном виде) — 90 тысяч, из которых далеко не все выжили. Были срочно созданы госпитали для пленных. Лагеря, в которые попадали пленные, снабжались питанием по нормам наших действующих частей. Возможностей так снабжать свое население в тылу в ту пору не было, но это было нужно, чтобы весть об этом дошла до всех воюющих немцев и их союзников. Кстати, эти известия подействовали в первую очередь на румын и итальянцев, которые сдавались целыми подразделениями и даже частями.
В Венгрии, намного позже, во время боев за Будапешт севернее г. Кечкемет нам удалось уговорить целый венгерский полк зенитного прикрытия поля боя во главе с его командиром (в основном, конечно, самого командира и часть его штаба) перейти на нашу сторону, причем не только организованно, коллективно сдаться в плен, но и прикрыть во время прорыва наши атакующие подразделения, — перевести огонь на эсэсовский заградительный отряд, стоявший за ними, чтобы не дать этому отряду отступить. В плен этот полк уехал на своих машинах, со своим «харчем». Только зенитные установки с машин сняли. Из осажденного Будапешта, заслав туда агитаторов из числа накануне попавших в плен, мы выманили целый госпиталь легкораненых (насколько я помню цифру, — 1164 человека , хорошо ходящих раненых).
Бывали у нас и другие «занятия». Нам на Днестре, вернее в плавнях между Днестром и Турунчуком, перед наступлением на Бессарабию и затем Румынию в ночь на 20-е августа 1944 года поручили звуком имитировать «активность» наших войск с помощью «фонограмм» (как бы теперь сказали) — якобы «подход танков и строительство переправы через Днестр» напротив деревни Цуркари, тогда как стоявшие в этом месте дивизии в это время отводили для прорыва в район Слободзеи и Днестровских круч. И похожая ситуация была позже на Дунае, уже после того, как наша 46-я армия освободила сербскую Воеводину и одна прикрывала левый берег Дуная — левый фланг 2-го Украинского фронта (в который нас перевели из 3-го), в то время как сам фронт продвигался к Будапешту. Участок фронта, занятый нашей армией, простирался вдоль Дуная, примерно, от г. Нови Сад до почти Будапешта. Мы, таким образом, кочуя с «ОГУ» вдоль реки, изображали наличие каких бы то ни было войск. На самом деле, на одну сильно недоукомплектованную роту приходилось, примерно, 36 км «фронта». Часто на 1 км приходилась группа в 2–3 человека, которые поддерживали свои позиции как могли. Где возможно, — минированием, а то и , если находился кто-либо, кто умел управлять немецкой самоходкой «Фердинанд», стрельбой из ее пушки: сам себе командир, сам себе водитель, сам заряжающий, наводчик…
Пока части и соединения 3-го Украинского фронта освобождали с юга и востока Белград, мы освобождали его северные заречные предместья, например, Панчево.
По мере продвижения этого фронта на север он заменял наш левый фланг, а мы сосредоточивались для броска в целях окружения Будапешта. Лишь после этого наша 46-я армия вместе с другими подразделениями форсировала оба рукава Дуная, образующие остров Чепель, и в рождественские и новогодние дни окружила столицу Венгрии Будапешт.
Мне лично иногда приходилось выполнять персональные задания второго члена Военного совета армии. Этот человек узнал о моем существовании после того, как я написал ему докладную о том, что мне удалось познакомиться с швейцарским инженером, работающим на румынском угольном предприятии в Петрошанах. Это было, когда мы своим ходом перебирались без боев через Центральные Карпаты, откуда через г. Тимошоара вошли с севера в Югославию. Этот инженер съездил в родную нейтральную Швейцарию и изучил там опыт работы с методом напыления паров металла на изношенные поверхности трущихся деталей машин, а также с методом постановки заплат на пробитые литые изделия, без сварки.
Речь шла о картерах двигателей (тракторов, автомашин, танков и т.д.). Теперь этот метод называют «плазменным напылением». Этот инженер тогда просил меня сказать, что он готов обучить наших ремонтников дозированному напылению даже твердыми сплавами. Оказалось, что «мой» член Военного совета до войны был проректором Томского политехнического института, где этой проблемой тогда тоже начали заниматься.
После перехода границ СССР на запад в августе 1944 года , когда наша 46-я армия вошла в Венгрию, нам поручили работу с населением. Конечно, и в Румынии, и в Болгарии, и в Югославии мы были основным связующим звеном между местным населением и нашей армией. В этих странах сохранилась местная власть и поэтому мы были избавлены от организационной работы по созданию местного актива. В Венгрии же в первые дни после занятия населенных пунктов, пока не были назначены коменданты, нам пришлось организовывать инициативные группы, предупреждать мародерство, не допускать порчу систем водоснабжения, поддерживать непрерывные производства, беседовать с лояльной интеллигенцией, священниками, ветеринарами, инженерами, рабочими. Надо было сориентироваться в ситуации, чтобы определить дальнейшую политику в работе с населением для скорейшего налаживания нормальной жизни в нашем тылу, тылу наступающей армии. Наше командование , особенно тыловые службы надо было знакомить с особенностами быта, структурой местной власти , жилищно-коммунального хозяйства, медицинского обслуживания. Причем, во всем надо было проявлять инициативу и не дожидаться просьбы, распоряжения, приказа или запроса начальства. Лишь так можно было по мере сил предупредить ненужные эксцессы, недоразумения и крупные неприятности для наших войск.
В Татабане, Венгрии через пару часов после вступления в него наших частей я узнал, что здесь есть несколько очень богатых бокситами шахт, которые имеют, однако, крайне критический гидрологический режим. Если немедленно не возобновить откачку воды, они могут быть надолго выведены из строя. На свой собственный страх и риск я дал поручение рабочему, который мне все это рассказал, собрать единомышленников, инженеров и рабочих и принять меры. Я им объяснил, что они сами должны быть больше всех заинтересованы в сохранении шахт в рабочем состоянии. Если их шахты затопит, они же останутся без работы, и это не зависит от того, как они относятся к нашей армии или к еще не существующей «новой» венгерской власти, или даже к будущей форме собственности. Одинадцать человек, которых он собрал к утру следующего дня, организовали как-то электроснабжение отливных средств шахт… А мы пошли дальше…
Хочется еще рассказать о наших некоторых «ручных» фрицах. Их было немало. С некоторыми из них по ходу общения устанавливалось хорошее взаимодействие. Некоторые погибли при выполнении заданий комитета «Свободная Германия». Фронтовые и армейские (а иногда и дивизионные) уполномоченные Национального комитета «Свободная Германия» вели самоотверженную работу на фронте, вещая по мощным и окопным громкоговорящим установкам. Некоторые из них ходили в рейды по тылам немецких войск, особенно в окруженные группировки. С некоторыми у нас завязались дружеские отношения. Так, я после войны, когда бывал в ГДР на научных конференциях или на обменной ознакомительной практике с нашими факультетскими студентами, навещал бывшего фронтового уполномоченного «Национального комитета» Эберхарда Каризиуса. Он был первым летчиком Люфтваффе, попавшим в советский плен 22 июня 1941 года, утром подо Львовом, на пятом часу войны, во время своего первого боевого вылета в сторону СССР. (А до этого у него было много боевых вылетов на Англию). Вынужденную посадку самолета он совершил отнюдь не намеренно: отказал мотор. Сел на своем «Хайнкеле» с полной бомбовой нагрузкой. Его штурман с перепугу застрелился. Остальной экипаж во главе с Эберхардом пошел в плен — искать, кому бы сдаться. Позже, разагитированный и самостоятельно ищущий выхода из войны кадровый летчик сам предложил свои услуги и помощь и прибыл к нам на фронт еще зимой 1943 года. Своими знаниями немецкой армии изнутри он очень помог 7-му отделу ПУ 3-го Украинского фронта наладить осмысленную пропаганду.
После войны он окончил какую-то нашу военную Академию в Москве и потом командовал танковыми соединениями немецкой национальной армии. После ухода на пенсию в чине генерал-лейтенанта был награжден орденом Карла Маркса и стал преподавать в Дрездене русский язык в машиностроительном техникуме, так как, еще будучи генералом предусмотрительно, заочно окончил педагогический институт. Говорят, что студенты его обожали, и было за что! Очень колоритная личность: ростом под 2 метра, рыжий и конопатый. Добрый, флегматичный, но очень быстро соображающий, что надо делать и как надо действовать».
